Нас вводят в историю только после того, как Улисс определил, что это так, — после того, как знание об этом уже были приобретено.

Прежде чем начать читать любую книгу Клариси Лиспектор, я всегда ухожу куда-нибудь, где могу побыть одна, не проверяю телефон и не делаю ничего другого до последней страницы. Я предпочитаю читать ее от начала до конца, не прерываясь. Ее романы — это что-то, что я хочу пройти, словно духовное упражнение. Прямо как Лори, которая теряет и находит себя в соленом море с его «безграничным холодом, который беззлобно рычит», я чувствую, читая ее книги, будто погружена в такой же глубокий простор, в великую душу великого писателя, которому доступна вся Природа без прикрас. Я чувствую «пошатывающий запах моря, который пробуждает [меня] от самого беспробудного тысячелетнего сна», очнувшись благодаря ее философскому уму, который, кажется, постиг глубочайшие основы и смысл величайших тайн жизни. Однако в ее эзотерическое знание вплетено столько неуверенности и сомнения. Поначалу это удивляет, но потом перестает удивлять. На самом деле, кажется возмутительным, что мы не знали все это время, что даже самые мудрые из нас, конечно, тоже беспокоились бы о том, как войти на вечеринку, не показав другим своей уязвимости.

Но то, что все эти вещи важны для одного и того же ума, заставляет пустяковости казаться проникновенными или, по крайней мере, неотделимыми от нашей жизни здесь, на земле.

О том, что настоящая любовь предполагает ожидание любви, можно догадаться из всех любовных историй мира, но я никогда прежде не видела, чтобы испытание этим ожиданием было так прозрачно сформулировано как духовная дисциплина, с помощью которой человек приходит к завоеванию этой любви и заслуживает ее.

Каждый из двух влюбленных в «Ученичестве» обладает всей полнотой власти, и в то же время ее нет ни у кого из них. Каждый имеет полное господство над другим, и каждый полностью расплющен под каблуком другого. Хотя мы видим эту любовную связь только с точки зрения Лори, нам нетрудно разделить страдание Улисса, когда Лори не приходит на их встречи или даже не касается его руки.

Читая книги Лиспектор, я изучаю структуру отношений между человеком и Богом, между человеком и самим собой и между человеком и другим; в данном случае это и другой, с которым человек переспал и к которому потерял желание, и Другой, который держит в своих руках счастье всей твоей жизни. Этот второй Другой — стихийная сила, которая движет жизнью любящего, в то время как другой другой не имеет совсем никакой власти и может даже не существовать. Почему жизнь так устроена? Как может так много важного (для того, кто любит) быть сосредоточено в случайном, другом, единственном человеке, в то время как среди остальных нет ничего и мы можем шагать мимо них с полным безразличием?

На что способен этот Другой, чего другой другой никогда не сможет достичь? В каком-то смысле (как бы ни было неприятно это писать) Другой — это тот, кто ограничивает наши возможности. Выбирая, кого любить, мы оказываемся в том или ином городе, спим на определенной половине кровати, общаемся с определенным кругом друзей (все больше отдаляясь от тех, кого не приглашаем в гости, потому что они не нравятся партнеру). Мы смотрим одни сериалы, а не другие. Кроме того, Другой ограничивает наши возможности также и метафизически. Возможно, эта процедура необходима, чтобы наша жизнь имела форму. Как художественный импульс должен принять определенную форму — скульптуры, пьесы, романа, танца, — так и избрание конкретного Другого придает нашему размытому жизненному импульсу конкретную форму. Сейчас я думаю о той части романа, где Клариси пишет: «Самой Лори как будто страшновато было идти вперед, она, похоже, опасалась зайти слишком далеко — но куда? И это затрудняло движение.... Это был страх перед собственными способностями, большими или малыми — неизвестно. Она не представляла себе их пределов. Пределы человека — Божьи? Да». И вот мы выбираем мужчину или женщину, чтобы наделить их необходимыми ограничениями.

В «Ученичестве» Лори и Улисс «привлекательны как мужчина и женщина». Он — мужчина, в которого легко влюбляются женщины, а она — женщина, которой никто в подметки не годится «ни по части преподавательского таланта, ни по части проницательности, ни, наконец, по части женской прелести». Их магнетизм — это божественный дар: она — та редкая женщина, «сохранившая женский язык, прошедший сквозь века», а он, «с точки зрения чисто мужской красоты... в нем есть спокойная мужественность». Она знает, что делает в постели, — достаточно лишь взглянуть на нее, чтобы понять это. А он обладает способностью соблазнять. Это как в любом голливудском фильме: главный герой должен быть привлекательным, как и главная героиня, чтобы мы понимали, почему она желает его (ведь мы тоже его желаем), и почему он желает ее (ведь мы тоже ее желаем). И вот Лиспектор делает их обоих желанными — или говорит нам, что они таковы. (Потому что Улисс, конечно, не такой! То есть у него есть мужская добродетель самоограничения, но что кроме нее? Разве я не бросила бы с отвращением салфетку на элегантную скатерть комнаты, в которой мы сидели, если бы он говорил со мной так же, как с ней? — но он бы меня не захотел.)

Так что же держит ее?

Лори обладает женской добродетелью, являющейся одновременно и пороком, — радикальной неуверенностью в себе, которая делает ее чувствительной к другим людям, иногда до опасной степени. Кажется, то, что Улисс сопротивляется ее сексуальным чарам, — это все, что ей нужно, чтобы понять, что именно ему она должна отдаться. Он может сопротивляться ей — значит, он выше ее. А поскольку она ниже его, она готова сделать его своим учителем. Чему он надеется ее научить? Как быть достойной его. А также тому, как быть достойной самой жизни — быть подобной дождю, «без благодарности и неблагодарности».

Это невероятно сложная задача. Требуется огромное терпение, чтобы достичь этого, и она переживает много страданий, — при этом обретая больше просветления, чем многие люди за всю жизнь. Разве это не ужасно? Какой сюжет! И все же, могу ли я сказать, что Лиспектор неправа? Всегда заманчиво пытаться сделать себя достойной того, кто поставил себя выше тебя (или кого ты поставила выше себя), и нет ничего унизительнее, чем не справиться с этой задачей. В любом случае, это история, которую следует рассказать.

(Я также пыталась смотреть на ожидание любви как на духовную дисциплину — даже в самом незначительном проявлении: например, пытаясь не погубить себя из-за боли, которую я испытываю как человек, который знает, что отправил плохой имейл тому, кем восхищается, и верит, что не получит — и в самом деле не получает — ответа. Это чувство — лишь малая часть того, о чем Клариси Лиспектор пишет как об одной из самых важных проблем, с которыми мы сталкиваемся: как уверить себя в том, что мы достойны быть любимыми — и на самом деле быть достойными любви).

В этой книге препятствие заключается в том, что мы просто-напросто можем быть неспособны к любви, потому что не жили так, чтобы позволить себе быть способными к ней, потому что мы даже не жили так, чтобы сделать себя способными к жизни. К Богу. К сексу. Ко всему! Мы отлыниваем на духовном уровне, всегда. Мы догадываемся, что никто этого не увидит. Кто смотрит? Даже мы — нет. И тут появляется кто-то вроде Улисса и говорит: «Ты не получишь меня, пока не сделаешь ту трудную работу, которую откладывала». (И в глубине души, говорит себе мужчина, я тоже недостоин ее и не смогу заполучить ее, пока не сделаю себя способным к любви.)

Является ли эта книга в некотором роде фантазией? Если некоторые писательницы, возможно, фантазируют о появлении мужчины, который осыплет женщину бриллиантами и поселит ее в пентхаусе, то Клариси Лиспектор, великий мистик, разворачивает фантазию о том, каково это — иметь очевидную причину для выполнения самого сложного труда, на который только можно быть способной: работы по становлению настоящим человеком в этом мире. В данном случае побуждением для выполнения этой работы является любовь мужчины. (Но это не просто какой-то парень; он воплощает одну из стихийных сил Вселенной — мужскую силу, которая выполняет трудную задачу, — побудить к действию женскую силу, которая в противном случае оставалась бы неподвижной в полном одиночестве. Какая женщина с досадой не ощущала, что еще не завоеванный мужчина — «граница между прошлым и тем, что будет»? И все же, не просит ли Улисс Лори найти мужскую силу в себе самой, прежде чем прийти к нему? Или найти ее в себе самой, чтобы не приходить к нему в поисках нее, а потом терять интерес к найденному, как делает любая женщина, которая переходит от мужчины к мужчине, никогда не удовлетворяясь, потому что заблуждается относительно того, что она ищет на самом деле? Да. Любая женщина, желающая обрести долговременное счастье, должна понять, что она может — и должна — быть побудительной силой, которая приводит ее в движение.)

Конечная точка всего этого духовного труда — не долговременное счастье. Тогда какова награда за труд становления человеком (труд, для выполнения которого любой достойный нашей любви заставляет нас из кожи вон лезть, а если мы не справимся, не устанет нам об этом напоминать)? Являются ли наградой просто несколько интимных моментов между нами и Вселенной, которые так прекрасны — моменты истинной благодати — как те, что Лори проживает на пути к своему мужчине? Или же награда за все эти духовные усилия — просто услышать и быть способной самой честно произнести: «Я люблю тебя»? Может быть, это брак, в котором один супруг будет работать над длинным эссе и часто оставлять другого в одиночестве? Или приз заключается в том, чтобы быть прерванной на полуслове любимым человеком в постели? Борьба за любовь представлена как ученичество — но ученичество в чем? В обычном браке? А после ученичества мы предположительно становимся мастерами — но чего? Любви? Жизни?

Нет, мы никогда не станем мастерами, ибо мастер понимает свое ремесло — будь то вид искусства, ремесло жизни или любви, — а ученик — нет. Как пишет Лиспектор, «непонимание» всегда лучше, чем «понимание», потому что непонимание «не имело границ и вело в бесконечность, к Богу». Лори, Улисс, Клариси, мы остаемся учениками, всегда — учениками во всем — потому что ученики чувствуют больше, думают больше, борются больше и приобретают больше, чем мастер, который уже всего достиг.