у меня дергается губа («непроизвольное шевеление вибриссами»)
глаз и левая щека (непроизвольное шевеление моей тревоги)
еще дергается нога (но уже осознанно), чтобы сконцентрироваться на разговоре.
шевелится живот от дыхания появляются и исчезают складки на платье.

у Доди можно взять на заметку:
писать имена врагов только с маленькой буквы, даже если это начало предложения, книги или абзаца.

что еще можно взять на заметку:
не редактировать и не перечитывать свои тексты о позорной любви, даже если высылаешь умным людям или печатаешь в крупном издательстве.

Сегодня впервые за полгода открыла дневник. Всегда пишу туда, когда тошно. Сегодня особенно отвратительно.
Посещение гинеколога, головная боль, отказ из издательства. Спасибо, что не беременна. День уже не мог быть более комично-провальным.
В дневник написала, что я застряла в болоте отказов и неудач. Болото выделяет ядовитые газы. Именно от них сегодня болит голова.
Еще и нагрубила парню. Он не обиделся. Сказал только, что я сама топлю себя в этом вонючем болоте, когда говорю, что меня никуда не возьмут. Подобные вещи, которые он часто говорит мне, злят меня невероятно, но потом проходит минута, час, день и я осознаю, что ничего правдивее его слов не существует.
«буддист» Доди Беллами оказался отличной книгой. Показывала маме первую страницу. Вместе хихикали над откровенным началом. С мамой мы всегда обсуждаем литературу. Она — мой несравненный кладезь знаний в этой сфере. Доди в книге тоже страдает, прямо как я сегодня. У нее тоже болит что-то: и по-настоящему физически, и где-то внутри.
От Доди я возьму откровенность и честность в письме. Первый шаг — скромное упоминание гинеколога в начале. Оголяться перед врачом неприятно. Ты стоишь худая, бледная и уязвимая в свете ярко-белых больничных ламп, а человек перед тобой имеет полное право делать тебе больно, и, более того, наверняка сделает. Медицинский центр или больница — единственные места, где это не порицается. А попробуешь отстоять право не страдать, так получишь замечание: «Терпите, милочка. Больно вы нежная!». Закончив писать в дневник, полезла в ящик искать стикеры. Эту хтонь надо чем-то украсить. Получилось, конечно, смехотворно. Черный исчерканный текст «пустота» и «страдание», а внизу ярко-желтая наклейка. Подумала и приписала, сама не понимая, для кого, «желтый цвет поднимает настроение». Пусть поднимает. Ему будет тяжело.

Тревога и октябрьский туман. Вкус большого проеба и японского салата, лучше бы он оставался в том мире, из которого приплыл вместе со своим авокадо повышенной мягкости и экзотическими креветками.
Меня немного потряхивает. Ничего нового. Периодические вспыхивающие тревожные эпизоды меня не пугают, как пугали в двадцать. Я пыталась залить их ромашковым чаем и святым духом «хорошести». Сейчас я понимаю, что их нужно просто переждать, а если не переждутся, нести себя психотерапевтке. Серебристый дым новой электронки пахнет детским орбитом, я стою в рукотворном облаке и жду, когда светофор мигнет мне зеленым. Нужно отправить статью. Нужно поговорить с профессором о трековых мембранах. Надеюсь, никто не видел, как я капризничала.
«Но недавно, — пишет Доди Беллами, — несмотря на свое намерение никогда больше этого не делать, я связалась с гетеросексуальным парнем. Поначалу всё было круто, но расстановка сил постепенно менялась, и однажды я почувствовала, что со мной общаются как с капризным ребенком».
Я чувствую большое облегчение: эта крутая взрослая сексуальная писательница тоже чувствовала себя капризным ребенком рядом с гетеросексуальным партнером. Тут я начинаю думать о гетеронормативности, которая сегодня в моей голове рифмуется с мудачеством и традиционным разделением гендерных ролей. Будто одно без другого не продается. А чтобы выйти из этого бинарного лабиринта, нужно дать взятку привратнику, в некоторых случаях — на русско-грузинской границе.
«Я сама проходила через это: ни одно желание к мужчине не сравнится с уравновешенной и сильной Доди», — пишет Доди на той же странице, абзацем выше.
«Уравновешенной и сильной» меня мне не хватает. Над головой, пряча холодное небо, змеятся надземные мосты-переходы, длинные, как туннели метро, перевязали весь город, весь воздух. Вдыхаю-выдыхаю. Почему мне отказывают в отказе?
«…чем чаще он обращался со мной как с ребенком, тем ребячливее я становилась, и в какой-то момент на меня нахлынула ярость, подарившая мне видение Старухи: это же пиздец!» — восклицает Доди.
Где мне найти мою ярость? Настоящую светлую ярость, похожую на стальной двуручный меч, который разрубит мудаческие путы и вернет меня-ведьму? Трудно идти с мечом на людей, которые выше тебя и сильнее, которые тратят по 50к в месяц на японские салаты и бриллиантовые перстни. Еще труднее — на тех, кого любишь. Тут нужен не меч, а тонкий кинжал, который срежет бинарное, не задевая здоровую плоть.
На выходных я написала парню, с которым встречалась, что хочу разойтись. Мне не хватило злости написать «иди на***» и заблокировать его. Я оделась ведьмой и отправилась отмечать Самайн. Мне было страшно идти одной, точнее, без К., — моя бывшая подруга К. умела одним взглядом изгонять мудаков из личного пространства взглядом и разворотом плеч.
Я прыгала среди ряженых и была счастлива. Одетый графом незнакомец пригласил меня танцевать. Мне захотелось побыть желанной, мне захотелось побыть своей версией 2021 довоенного года. И всё было славно, пока мне не вручили золотой перстень. Вот тебе подарок за ночь на балу. Моя цыганская кровь вынудила цапнуть перстень и свалить. Да и чувствую, иначе меня бы не отпустили. Утром я поняла, что перстень нужно вернуть, а графа забыть. Я пишу это быстро, сминая слова, потому что у меня кончаются знаки с пробелами, потому что я не хочу задерживаться в этой точке, хочу выкинуть эту историю вместе с перстнем.
Я пишу А.: «Это пиздец». Вкус серебряного дыма перебивает вкус японского салата. Я снова чувствую, что мои отказы перекрашивают в капризы. У меня забирают право говорить нет там, где другому хочется слышать да. А. отвечает:

Мне легче.
Мне легче от быстрой ходьбы, от чистой одежды, на которой не осталось запахов этого дня. Я в магазине «Республика», мы говорим о «Буддисте» Доди Беллами.
«А когда я заканчиваю работу, — рассказывает Доди. Я еду в метро. Мне спокойно. Медленно стучит вагон. Текст нужно отправить до 8 ноября, но, может, я его и не напишу, — …я отправляю текст нескольким друзьям по имейлу — это письмо и есть настоящая публикация, публикация из сердца, позволяющая этим немногим попасть внутрь моего пузыря, пока текст свеж, а мое отношение к нему чисто и уязвимо».

Ни цветов, ни свечей не нужно, когда прощание уже состоялось. Любой опыт оставляет след на сетчатке глаза, который это видел, застревает в ушной раковине и создает паттерн движения, уже неактуального в твоей сегодняшней жизни. Ничего нельзя развидеть, ничто не забывается по-настоящему, и в этом беда.

Завидую Беллами, которая так самозабвенно трахается в возрасте, когда ее подружки уже изобретают комбинезон для секса, и с таким удовольствием описывает это в блоге. Не знаю, как обилие и разнообразие опыта еще не раздавило ее. Мне гораздо меньше лет, и мне кажется, что скоро я совсем потеряю способность чувствовать, потому что вся моя кожа состоит из омертвевших участков прошлого опыта. Нет, он вовсе не обязательно был плох, скорее наоборот: когда красота и счастье заканчиваются, чувствительность на их месте асфальтируется еще плотнее, чем там, где больно.

Лет в 15 у меня была теория, что моя жизнь — это кинотеатр с маленьким залом. Вот такому самолюбованию я предавалась, хотя не вела никакой блог, а только дневники, которые никому не показывала. Место в этом кинотеатре бронируется раз и навсегда, и если кому-то надоело, то можно уйти и это место останется пустым, но занятым. Я боялась оказаться в пустом занятом кинотеатре.

Теперь я вставила эту мысль в свою книжку и подумала, что людей я терять больше не боюсь. Но ощущение пустого занятого места осталось. Прощаться страшно, потому что прощание с тобой навсегда.

Hi vagina,
Мне кажется, мы редко видимся в последнее время. Я заявила, что напишу тебе, и ты сжимаешься в смущении от внимания. Все вышло из тебя, и что только в тебя не входило, но ты слепая зона и прямое обращение вне закона и по-прежнему требует большого усилия. Сколько еще текстов авторкам нужно будет начать с шокирующих сцен, чтобы они перестали шокировать?
И если я хочу чувствовать себя свободной, то почему ты чувствуешь себя сейчас так зажато? Это как в тексте Доди про предательство, которое хуже разговоров о нем. Предаю я себя каждый раз, когда не говорю о тебе, не чувствую тебя частью себя, выбирая говорить о том, что лучше и проще слышать другим и мне. Сложно писать, мысли цепляются за детали, минуты подгоняют, тексты давно улетели в чат. Есть те, кто пишут, есть я. Я зависаю)
Если бы я вселилась в героиню Доди, не было бы блога о буддисте.
Я писала бы только о том, что я много лет в статусе single. Я не помню, как мое тело может тосковать по Другому. Но я хочу обнять Доди в каждой своей сестре, потому что недавно в метро мужчина мимолетно обернулся ко мне на эскалаторе, у него были уставшие скулы, и мне захотелось прижаться к его спине. Мне захотелось плакать. Что стояло за этим желанием? Не телесность, а стремление к близости чьей-то уязвимой части, теплой и хрупкой, как щенячье брюшко.