Начну вот с чего: не сомневайтесь, властители, начальники, боссы, большие шишки: нам больно. Да, мы давно все это знаем и знаем вас, да, вы уже десятки раз запихивали свою власть нам по самые гланды — но это все так же больно. Целые выходные мы слушали, как вы ноете и плачетесь, жалуетесь, что мы вас вынуждаем применять статью 49.3, чтобы протолкнуть ваши законы, что не даем вам спокойно отметить победу Полански, что портим вам праздник — но не сомневайтесь, за вашими стенаниями мы прекрасно слышим, как вы радуетесь, что это вы — настоящие хозяева, что вы тут главные. Вы ясно дали понять, что идею согласия вы не пропустите. Чего ради принадлежать к клану господ, если придется обращать внимание на согласие подчиненных? И конечно, не мне одной хочется рыдать от ярости и бессилия после вашей демонстрации силы, и уж точно не я одна чувствую себя запачканной, увидев шоу, которое вы устроили из своей оргии безнаказанности.

Нет ничего удивительного в том, что академия «сезаров» избрала Романа Полански лучшим режиссером 2020 года. Это нелепо, оскорбительно, гнусно — но не удивительно. Когда даешь чуваку больше 25 миллионов на телефильм, бюджетом уже все сказано. Если бы французское кино интересовала борьба против подъема антисемитизма, это было бы заметно. Другое дело — голос угнетенных, которые сами говорят о своих страданиях: ясно, что это вас раздражает. Так что, едва вы заслышали о тонком сравнении между сомнительным режиссером, которого сотня феминисток освистала перед парочкой кинозалов, и Дрейфусом, жертвой французского антисемитизма конца прошлого века, вы тут же ухватились за эту параллель. И дали за нее двадцать пять миллионов. Великолепно. Аплодисменты инвесторам — ведь чтобы собрать такой бюджет, надо было, чтобы в игру включились все: Gaumont Distribution, налоговые льготы, France 2, France 3, OCS, Canal+, RAI — все раскошелились, причем в кои-то веки щедро. Вы смыкаете строй и защищаете своего. Господа понимают, что здесь защищают их прерогативы, ведь изнасилование — это составляющая вашей элегантности, фундамент вашего стиля. Закон вас покрывает, суды — ваша вотчина, СМИ принадлежат вам. Для этого и нужно ваше могущество и ваши огромные состояния — контролировать тела тех, кого вы объявили подчиненными. Тела, которые молчат и не рассказывают, как было дело с их точки зрения. Сегодня богатые добьются, чтобы их услышали повсюду: они ждут от нас уважения к их членам, запачканным кровью и дерьмом детей, которых они насилуют. Будь то в Национальной ассамблее или в сфере культуры — надоело прятаться, разыгрывать смущение. Вы требуете полного и постоянного уважения. Это касается и изнасилования, и бесчинств вашей полиции, и «сезаров», и вашей пенсионной реформы. Вот ваша политика — требовать молчания жертв. Так должно быть, и если, чтобы убедить нас в этом, понадобится террор, для вас это не проблема. Ваше больное наслаждение — превыше всего. И вокруг себя вы не потерпите никого, кроме самых покорных лакеев. Ничего удивительного, что вы короновали Полански: на таких церемониях всегда чествуют деньги, а на кино плевать. На публику плевать. Вы восторгаетесь вашим собственным финансовым могуществом. Вы приветствуете тот огромный бюджет, который даровали ему в знак поддержки — через него нам полагается уважать вашу власть.

Бессмысленно и неуместно было бы в комментарии к этой церемонии проводить различие между телами цис-мужиков и цис-женщин. Не вижу никакой разницы в поведении. Известно, что большие премии остаются исключительно мужской сферой, поскольку идея, лежащая в их основе — ничего не должно меняться. Все отлично так, как есть. Когда Флоранс Форести позволяет себе уйти с праздника и заявить, что ей «тошно», она это делает не как женщина, а как человек, берущий на себя риск настроить всю отрасль против себя. Как человек, не полностью порабощенный киноиндустрией, потому что она знает, что даже вам не под силу сделать так, чтобы ее залы опустели. Она единственная, кто осмелилась пошутить про то, о чем все думают, — остальные будут стыдливо обходить тему. Ни слова о Полански, ни слова об Адель Энель. В этой среде все вместе ужинают и все знают девиз: уже который месяц вы беситесь, что часть публики поднимает голос, уже который месяц вы терпите, что Адель Энель взяла слово и рассказала историю своего актерского детства — со своей точки зрения.

И вот все тела, сидящие в этот вечер в зале, созваны с единой целью — подтвердить абсолютную власть сильнейших. А сильнейшие любят насильников. По крайней мере, тех, что похожи на них, что тоже облечены властью. Их любят не вопреки насилию, не за талант. Это талант и стиль в них находят потому, что они насильники. За это их и любят. За смелость, с которой они заявляют свои права на свое ущербное удовольствие, за их тупое систематическое стремление к разрушению другого, к разрушению всего, к чему они прикасаются. Ваше удовольствие в том, чтобы быть хищниками, только так вы и понимаете стиль. Вы отлично знаете, что вы делаете, защищая Полански: вы требуете, чтобы вами восхищались даже за ваши преступления. Именно это требование подчиняет все тела на церемонии закону молчания. Вы вините политкорректность и социальные сети, как будто эта круговая порука возникла вчера, вы все валите на феминисток — но на самом деле все так заведено уже не одно десятилетие: на французских киноцеремониях никто не шутит со слабостями начальства. Все только молчат и улыбаются. Если бы ребенка изнасиловал уборщик, тут, конечно, не было бы никакой пощады: полиция, тюрьма, громогласные заявления, защита жертвы, общее осуждение. Но если насильник облечен властью — только уважение и солидарность. О том, что происходит на кастингах, в киношколах, на съемках, во время рекламных кампаний — публично не говорят. Слухи ходят, всем все известно. Но закон молчания всегда берет верх. Подчинение этому закону — критерий найма на работу.

И хотя мы все это знаем уже много лет, все же бесстыдство власти неизменно нас удивляет. Это и поражает воображение — то, что ваша мерзость вам всегда сходит с рук. Неизменно унизительно видеть, как участники сменяют друг друга на сцене — чтобы объявить награду или получить ее. И невозможно не отождествляться с ними — это делаю не только я, вхожая в этот гадюшник, но и кто угодно, кто смотрит церемонию. Все отождествляются и чувствуют унижение, которое им передается. Столько замалчивания, столько лизоблюдства, такое ревностное пресмыкательство. В этом узнаешь себя. И хочешь сдохнуть. Потому что в конечном счете, все мы знаем, что работаем на эту гигантскую парашу. И нам передается их унижение, когда мы видим, как они молчат, зная, что единственная причина, по которой «Портрет девушки в огне» не получил ни одной из главных наград, в том, что Адель Энель заговорила — и другим жертвам, которые могут захотеть рассказать свои истории, надо ясно дать понять, что лучше задуматься, прежде чем пытаться нарушить закон молчания. Нам передается унижение, когда мы видим, что вы осмелились пригласить двух женщин-режиссерок, которые никогда не получали и, скорее всего, никогда не получат награду за лучшую режиссуру, чтобы они вручили эту награду ебаному Роману Полански. Собственной персоной. Прямо у нас перед носом. Чувство стыда вам решительно незнакомо. Двадцать пять миллионов — это в четырнадцать раз больше, чем бюджет «Отверженных», а это хуйло даже не способно пробиться со своим творением в пятерку самых кассовых фильмов года. И вы его награждаете. И отлично знаете, что это значит: унижение, пережитое целым сегментом публики, который ясно услышал, что вы хотели сказать, распространится и на следующую награду, которую вы вручаете «Отверженным». Вы вызываете на сцену самые уязвимые тела в этом зале, которые, всем известно, рискуют своей жизнью каждый раз, когда их останавливает полиция, и если среди них маловато женщин, то уж ума точно хватает, и они отлично видят прямую связь между безнаказанностью насильника, которого чествуют этим вечером, и бедственным положением их родных районов. Режиссерки, вручающие награду вашей безнаказанности, и режиссеры, чья награда замарана вашей подлостью, в равном положении. И те, и другие знают: хочешь сохранить работу в киноиндустрии — молчи. Ни шутки, ни полслова. Вот что это за спектакль — вручение «сезаров». И по иронии календаря, это послание несется со всех экранов: три месяца забастовок против пенсионной реформы, которой мы не хотим и которую вы нам все равно навяжете силой. То же послание, от тех же кругов, тому же народу: «Завали ебало, согласие свое засунь себе в жопу, а попадешься мне на дороге — улыбайся, потому что у меня власть, у меня бабло, и я тут главный.»

И когда Адель Энель встает, это кощунство на марше. Работница-рецидивистка, которая не пытается улыбаться, когда ее публично унижают, и не хочет аплодировать спектаклю собственного унижения. Адель встает так, как она уже вставала, чтобы сказать: вот как я вижу вашу историю про режиссера и юную актрису, вот как я пережила эту историю, вот как я ее несу, вот какие следы она на мне оставила. Можете сколько угодно твердить, что мужчина и художник — не одно и то же. Все жертвы, изнасилованные художниками, знают, что между изнасилованным телом и телом творца нет никакой волшебной разницы. Кто мы есть, то мы и тащим на себе, вот и все. Попробуйте объясните мне, как я должна была выставить изнасилованную девчонку из кабинета, прежде чем взялась писать романы, чертовы придурки.

Адель встает и сваливает. В этот вечер, 28 февраля, мы не узнали ничего особенно нового о распрекрасной французской киноиндустрии. Но зато мы узнали, как носить вечернее платье. Как броню. И как ходить на каблуках — так, как будто идешь разрушить этот дворец до основания и камня на камне не оставить. Как идти вперед с прямой спиной, с застывшей от гнева шеей, с расправленными плечами. Самый прекрасный образ за сорок пять лет церемонии — Адель Энель, спускающаяся по лестнице к выходу и аплодирующая вам. Теперь мы знаем, как это — когда кто-то сваливает и шлет вас нахуй. За этот образ, за этот урок я отдам 80% моей феминистской библиотеки. Адель, я не знаю, смотрю я на тебя мужским взглядом, или женским взглядом, или взглядом, полным любви, когда снова и снова проигрываю твой выход на своем телефоне. Твое тело, твои глаза, твоя спина, твой голос, твои жесты — все в тебе говорило: да, мы — дуры, мы — униженные, да, наше дело — закрыть варежку и сносить ваши удары, вы — хозяева, у вас есть и власть, и наглость впридачу, но мы не станем сидеть и терпеть. Хотите от нас уважения — не дождетесь. Мы сваливаем. Ломайте свою комедию для своих. Поздравляйте друг друга, унижайте друг друга, убивайте, насилуйте, эксплуатируйте, избивайте все, что вам попадется под руку. Мы встаем и сваливаем. Наверное, эта картина — предвестница будущего. Различие проходит не между мужчинами и женщинами, а между угнетенными и угнетателями, между теми, кто пытается отнять историю и навязать свои решения, и теми, кто встает, орет и сваливает. Это единственный возможный ответ на вашу политику. Когда все заходит не туда, когда все заходит слишком далеко — мы встаем и сваливаем, и орем, и оскорбляем вас, и даже если мы — никто, даже если вашей ебаной властью прилетает нам по морде, мы вас презираем и плюем вам в глаза. У нас нет ни капли уважения к вашей фальшивой респектабельности. Ваш мир омерзителен. Ваша любовь сильного — ущербна. Ваше могущество — уродливо. Вы — кучка жалких идиотов. Мир, который вы построили, чтобы властвовать над ним, как ничтожества, — удушлив. Мы встаем и сваливаем. Все кончено. Мы встаем. Сваливаем. Орем. Идите нахуй.